– Лия Меджидовна, вы родились в Днепропетровске, ваше детство прошло в Майкопе. Театральная семья. Папа – режиссер, мама – актриса. Иными словами, вы были типичным театральным ребенком, выросшим за кулисами?
– Да, правда.
– А какой была тогда жизнь в маленьком, провинциальном Майкопе? Какие люди вас окружали? И мечтали ли вы тогда о большой Москве, о театральной карьере?
– Меня окружали люди, у которых были большие библиотеки, и актеры, которые постоянно мотались по гастролям. С родителями ездила и я, ради этого меня даже часто снимали с экзаменов. Тогда мы объездили весь Северный Кавказ. Но жизнь была очень трудной. У мамы был туберкулез легких, он начался и у папы, но его лечение сложилось как-то удачней. Случалось, что после спектаклей у мамы просто горлом шла кровь, правда, на самой сцене этого никогда не происходило, она держалась.
– С вами лет в десять случилась какая-то удивительная история, когда вы решились написать письмо самому Сталину с просьбой достать для мамы некое магическое лекарство и тем самым спасти ее от смерти. И само поразительное, что чудо случилось – лекарство вам достали и привезли.
– Не помню точный свой возраст тогда, но да, я написала письмо Сталину о том, что мои мама и папа умирают от туберкулеза. Им же, кстати, болела и моя тетя Ханифа. Конечно, до “отца народов” оно даже не дошло. Просто тогда на Рижском фармацевтическом заводе стали делать какое-то новейшее лекарство, которое якобы спасало жизни многим туберкулезникам. В ответ я обещала Сталину хорошо учиться, на одни пятерки, и закончить школу с золотой медалью. И я свое слово сдержала. На каком-то этапе это удивительным образом сработало, и к нам из Риги по почте пришел деревянный ящик с лекарством, которое пили все – папа, мама и тетя. Лекарство никого не вылечило, но поддержало сильно.
– Вы были нормальным советским ребенком, верившим во все мифы о коммунизме?
– Да, а как мы любили Сталина! Папа даже умер с этой любовью. Он был и до конца оставался коммунистом. Вообще на Кавказе имя Сталина по-прежнему весомо. Мое “отрезвление” и “просвещение” пришло только тогда, когда я приехала в Москву поступать в институт и поселилась у людей, только что вернувшихся из лагерей. Папа договорился, что, поступив в Московский институт цветных металлов и золота, я поживу у прекрасных людей, с которыми он познакомился еще в Майкопе. Хозяйку звали Светлана Леопольдовна (фамилию, к сожалению, сейчас позабыла), бывшая прима Московской оперетты. Жила она в квартире с сестрой. Квартира была большая, и в свое время донесли на Светлану Леопольдовну ее соседи. Пока она отбывала срок, они забрали почти всю жилплощадь себе. Так что когда она вернулась, ей досталась лишь маленькая комнатка, где она проживала с сестрой. Какое-то время жила с ними и я. Именно они стали источником моего “прозрения” относительно времени, в котором мы жили.
А про мой институтский период рассказывать не люблю. Считаю, что время это давно прошло и ничего в нем нет интересного. Все по-настоящему интересное началось, когда я оказалась в Московском ТЮЗе. Тогда же в моей жизни появились необыкновенные дома и семьи, в которые я неожиданно попала, люди, с которыми вроде бы случайно сводила судьба. Чего стоит одно лишь знакомство с Виктором Ефимовичем Ардовым и его семьей. В этот дом захаживал Иосиф Бродский, подолгу жила Анна Андреевна Ахматова. На этом фоне все бледные факты моей тогдашней собственной биографии становятся не столь важными. Ардов был потрясающим человеком, ярким писателем-сатириком. Не менее интересными были его сыновья Боря и Михаил, пасынок Леша Баталов. Саму Анну Андреевну я, правда, лично так и не увидела в их доме, но зато столько про нее слышала! Знала, что вот в той комнате она всегда ночует.
Важен был и сам ТЮЗ, актеры, с которыми свела судьба. Но потом вдруг все это было развалено. В наш театр из Екатеринбурга приехал какой-то режиссер, заявивший, что нужно ставить спектакль “про ХрИста”! Так он, оказывается, называл Христа. Странный человек, из-за которого мы все побежали из театра… Я не знала, куда уходить. Инна Чурикова, моя подруга по ТЮЗу, позвонила Анатолию Васильевичу Эфросу. Тогда мы, две девочки, были страшные его поклонницы, ходившие на все генеральные репетиции! Это все было буквально незабываемо… Инна, позвонив Эфросу, пожаловалась, что “Лийка совершенно без работы, не знает, что делать”. Анатолий Васильевич сначала пообещал поговорить с Дунаевым, главным режиссером театра на Бронной, но тот мне категорически заявил: “Вы с ума сошли! Вы – травести и должны держаться за это ваше амплуа”. Тогда Анатолий Васильевич посоветовал пойти к Гале Волчек в “Современник”, у нее там очень хорошие актеры, и я им подхожу. Велел передать Гале, что Эфрос меня ей очень рекомендует. И та меня взяла.
– Одним из ярчайших ваших дебютов в “Современнике” стала работа в спектакле “Квартира Коломбины” по пьесам Людмилы Петрушевской в постановке Романа Виктюка. Там он вам дал сыграть сразу четыре главные роли. Как сложился ваш с ним роман? Он в вас влюбился?
– Так я с ним дружила еще со времен ТЮЗа, он приходил ко мне в гости. И когда он пришел в “Современник”, то сначала скрыл, что все четыре пьесы Петрушевской, объединенные в “Квартире”, буду играть я одна, его подружка. В театре такие вещи вообще не делают, там были исполнительницы и покруче меня. А он это сделал, за что я, конечно, ему бесконечно благодарна. Он представил меня как актрису, способную играть не только курочек, пионеров, мальчиков и девочек, Тараса Бобунова и весь мой прочий детский репертуар, доказав, что я могу работать и во взрослом серьезном театре, играя там не только бабушек. Кстати, первую свою бабушку я сыграла еще в ТЮЗе в спектакле “Я, бабушка, Илико и Илларион”. Потом вторую – уже в спектакле Иосифа Райхельгауза по пьесе Константина Симонова. И мой друг Валентин Гафт, с которым я когда-то озвучивала уроки русского языка для народов Зимбабве, был моим партнером. Кстати, именно Валечка – мой первый партнер в “Современнике”, и он же – последний. Я и по сей день играю с ним в том же театре в спектакле “Игра в джин”. Правда, сейчас он приболел, и временно моим партнером стал потрясающий актер Вася Бочкарев из труппы Малого театра.
Вообще, какие у меня были блистательные партнеры! Богдан Ступка, Игорь Кваша, Михаил Жигалов, Валя Гафт, Гарик Леонтьев – все, как на подбор, самые сильные, лучшие!
– Давайте поговорим о вашей кинематографической биографии. Она началась очень удачно, с фильма 1973 года “Ищу человека” режиссера Михаила Богина. За него вы получили призы на фестивалях в Локарно и Варне.
– Вот после него-то меня и подобрал Эльдар Рязанов.
– Расскажите о своей первой встрече с ним. Она явно не могла не запомниться, тем более что кинобиографию вам сделал именно он.
– Когда мне впервые позвонил Эльдар Александрович, сказала: “Я вас обожаю! Но в вашем сценарии у меня такая маленькая роль, что в ней и играть-то нечего!”
– Да, о ней. На мои претензии он ответил довольно жестко: “Запомни: лучше сняться в маленькой роли у хорошего режиссера, чем в большой у плохого”. С тех пор я демонстрирую это всей своей жизнью.
– Но ведь именно за эти ваши роли второго плана – к примеру, смешной училки с несложившейся личной жизнью из “Иронии судьбы” или секретарши Верочки из “Служебного романа” – вас во многом и любит зритель. Все они очень запоминающиеся.
– Но какие еще есть роли в “Старых клячах” и “Небесах обетованных”! Нет, у меня были и большие роли, но зачастую в таком дерьме, что и вспоминать не хочется. Правда, постепенно мои мечты как-то реализовывались. К примеру, я всегда очень любила Островского, и наконец известный ленинградский режиссер Игорь Федорович Масленников, поставивший потрясающий сериал про Шерлока Холмса и “Зимнюю вишню”, пригласил меня на роль свахи в “Банкроте”. Мне так было сладко работать с этим текстом! К сожалению, продюсеры на тот момент у него были плохие, и сама картина канула в лету. Но работа над ней была страшно интересной.
– Возвратимся к Рязанову, с которым и ваша жизнь в целом, и творческая биография связаны так сильно. Как складывались ваши отношения на съемочной площадке? Ведь у вас обоих очень непростые характеры.
– Характеры у нас непростые, но видимо, всегда существовала какая-то биологическая и человеческая совместимость. Была и еще одна черта, нас связывающая, мы оба – инакомыслящие. Он меня сильно подтолкнул именно в эту сторону. К концу его жизни мы стали очень близкими людьми. Если шла речь о подписи в чью-то защиту, Эльдар Александрович – единственный человек, чей телефон я могла дать организаторам, зная, что он непременно подпишет. Он, в свою очередь, ни разу не сказал мне: “Ты чего тут мною торгуешь?!” Некоторые люди давно убедили никогда и никому не давать их телефоны, им принципиально не нужно ничего подписывать. Телефоны этих людей я не давала никому, зная: от любого такого “открытого письма” у людей может рухнуть вся биография. Сама-то я – актриса, человек маленький, со мной ничего особенного не случится. Но Эльдар Александрович – фигура очень заметная. И он, ничего не боясь, подписывал подобные письма даже тогда, когда еще снимал свое кино. В этом он был настоящий ас, его нельзя было сбить с толку. Даже когда потом всех нас обозвали “пятой колонной” и “врагами народа”.
– Неужели за столько лет у вас никогда не было никаких конфликтов, моментов непонимания?
– С Эльдаром Александровичем? Не помню такого. Он меня любил, а я – его. Один раз я “залупилась” на съемках “Клячей”, сказав, что меня слишком хорошо одели. Что же это, мол, такое? Люди в тюрьме сидят в таком виде. Ох, как же он тогда на меня “вызверился”! А потом Света Крючкова стала настаивать на том, чтобы ее получше переодели, мотивируя это тем, что такое “ей не идет”. И тогда он сказал: “Я никогда не будут ничего снимать про женщину, которая вот так шикарно одета!”
– Как вам кажется, в чем секрет такого долголетия рязановских фильмов? Почему народ продолжает смотреть их до сих пор, хотя все они построены на давно ушедших вроде советских реалиях?
– Когда хоронили Эльдара Александровича, к микрофону рвались и горько оплакивали его даже те, кого, я точно знаю, он даже не пустил бы на свой порог. Но они так горько по нему рыдали, так скорбели, что это не могло быть враньем, дежурным притворством. Хотя, конечно же, там было и очень много хороших людей.
Я расскажу сейчас о нем с другой стороны. Знаю, что нет людей, которые бы не любили фильмы Рязанова. Может, они и есть, но просто где-то прячутся. Помню, после выхода на экраны его фильма “Гараж” вся протестная Россия тех лет бросилась ко мне. Где б я ни оказывалась, где бы меня не встречали, все сразу начинали говорить на темы “Гаража”, о тех “смыслах”, которые он туда вложил.
Кстати, помню, на “Служебном романе” я плакала, что завалила роль, и даже убежала, рыдая, с озвучания. И уже только позже сумела как-то себя принять.
Помню, когда-то мы снимались вместе с Арменом Джигарханяном, и я спросила его: “Скажите, когда вы видите себя на экране, как себя воспринимаете?” Он ответил: “Ну как? Прежде всего думаю: голова большая!” Вот и я, глядя на себя на экране, думаю: плохо играет, плохо выглядит и “голова большая”!
– Иными словами, хороший актер, воспринимая себя со стороны, должен начинать с реакции неприятия?
– У меня это неприятие возникает все время! Только потом я привыкла к тому, что играть нужно хорошо, а изменить внешность уже нельзя. Но есть операторы (их очень мало), которые знают, как хорошо ставится свет, делающий человека по-настоящему обаятельным. Такие операторы есть, но мне они не всегда попадались, поэтому я очень тяжело переживала свою нефотогеничность. Эльдар Александрович, кстати, очень за этим следил. Меня по сто раз вызывали на съемочную площадку, чтобы оператор как-то ко мне “приладился”. Со стороны Рязанова это было так трогательно. Ведь я жутко нефотогенична. Куда мне в кино сниматься? Это даже смешно!
– И все же с Рязановым вас связывал очень долгоиграющий роман. Он, конечно, был главным режиссером в вашей жизни?
– Да, конечно. Я должна сказать, что несколько встреч, людей в моей жизни сильно поменяли меня как актрису и человека.
– Какие именно?
– В кино прежде всего, конечно, Эльдар Александрович. Я совершенно уверена в том, что только благодаря ему меня взяли в театр “Современник”. Хотя еще Лидия Михайловна Толмачева, основатель “Современника”, которую я обожала, ходила в ТЮЗ меня отсматривать. Потом появление в моей жизни Виктюка в значительной степени решило мою судьбу. Как и то, что я сыграла большие роли у Галины Борисовны Волчек. “Современник” в период, когда я пришла в него, очень сильно “звучал” в стране, и значительная часть моей жизни пришлась именно на этот “хороший” его период. Хотя тогда там уже не было Олега Ефремова. Конечно же, сыграла большую роль и моя встреча с молодыми режиссерами Кириллом Серебренниковым и Андреем Могучим. Игорь Федорович Масленников – еще один важный для меня режиссер. Я прямо упивалась данной им мне ролью. Так жаль, что фильм буквально канул в небытие. Таким же образом в 1990-е куда-то канули еще несколько очень неплохих фильмов.
– Сейчас ваша жизнь по сути связана с “Современником”.
– Да, и то, что там до сих пор в репертуаре остался “Крутой маршрут”, очень важно. Мне кажется, для этой страны и самого театра он будет практически “вечным” спектаклем. Мы играем его уже 26 лет, а его актуальность только возрастает. Актуальность того, что столько лет назад было написано мамой Василия Аксенова, Евгенией Семеновной Гинзбург, сегодня ничуть не стирается. Все 26 лет ее потрясающе играет Марина Неелова. За эти годы мы все состарились, на какие-то роли уже пришли молодые актеры, но сам спектакль не стареет. Все его “смыслы” сейчас становятся гораздо более важными, чем тогда, когда спектакль ставился и надо было людям открыть глаза. Оказалось, сегодня им приходится открывать их заново.
– Вы надеетесь на то, что мы когда-нибудь преодолеем весь этот кошмар и нам еще повезет жить в стране, сумевшей переосмыслить, пережить сталинизм?
– Нет, я в это не верю. И не потому, что сама пессимист. Я видела хороших молодых ребят, так называемое “непоротое поколение”. Да, они потрясающие. Но ведь их так мало! Российская молодежь далеко не вся такая. Многим среди них тоже хочется ринуться в объятья “отца народов”. Им искренне кажется, что в том мифическом для них советском прошлом жить было гораздо лучше. Им нужен именно лидер, готовый гнобить, расстреливать, для которого совершенно не важно, Есенин ты, Мандельштам, Лермонтов или Мейерхольд. “Перед законом все равны”. А для этого “равенства” вам запросто, к примеру, подсунут наркотики. Вот у меня появилось три ложных твиттера, в которых я якобы такое писала! Слава богу, сейчас этим занимается очень хороший адвокат, который сумел разобраться с ситуацией. Но ведь завтра появится четвертый и пятый твиттер под моим именем! Недавно мне начали звонить друзья со всего мира, узнавшие через ФБ, что якобы я умираю с инсультом в московской городской больнице №2.
– Я тоже слышала этот бред.
– Да, звонят и плачут подруги. Не знаю, что это такое!
– Типичные попытки “сломать” человека.
– Но ведь они понимают, что я уже “стреляная”. Опять же недавно “грохнули” мой сайт, который, правда, я сама не вела, но у меня была помощница Таня, гениально с этим справлявшаяся. Но Роскомнадзору было доложено, что я – экстремист. Хотя о политике я там практически вообще не высказывалась, исключительно о культуре. Мне много писала молодежь, ожидавшая от меня каких-то рецептов, открытий, объяснений, анализа. С ними было интересно. Тем более что вопросы подчас попадались очень неожиданные и интересные. Но там же писалось обо мне и немало отвратительных вещей, мол, “эта гнусная актрисулька”, “бездарная и уродливая”… Сами понимаете, читать о себе подобное, всю жизнь проработав в театре, тяжеловато.
– Многие сейчас переживают происходящее в стране не менее драматично, чем вы. Некоторые в итоге уезжают. Вы не думали об этом?
– Нет, никогда.
– Это связано с театром, с вашей профессией?
– Я намертво связана с русским языком. И – все, на этом кончено. Иногда я встречаю русских актеров, сумевших преодолеть это страшное препятствие. Но я не столь талантлива, чтобы блестяще выучить язык на старости лет. Петь я не могу, танцевать, увы, тоже.
– А если вдруг случится так, что те немногие серьезные, талантливые режиссеры, с которыми вы привыкли работать (тот же Кирилл Серебренников), исчезнут из страны, окажутся в вынужденной эмиграции?
– Нет, я на такое не способна. Во-первых, для меня важен привычный московский круг общения. Без него не могу. Во-вторых, мне здесь страшно, но очень интересно. Я не отношусь к людям, способным видеть вокруг себя только черное. Если не сижу за рулем, а просто хожу по улицам, ко мне все время подходят чудесные люди, цепляют меня, мы разговариваем. Вот только сейчас вернулась с кинофестиваля из Одессы. Как меня там обласкали! Как эта “улица” меня любила! И ведь все – в конце жизни, когда как киноактриса я уже никуда не гожусь. Но в какую б страну я ни приехала, там обязательно находятся люди, говорящие мне “спасибо” и цепляющие на темы инакомыслия, которым живу и я.
Да, в России есть города, отказывающиеся принять спектакли, где я занята. Боятся, отказывают в аренде зала. К примеру, я очень опасалась ехать в Тюмень. Звоню Люсе Улицкой, говорю: “Не могу ехать в Тюмень! Там уже и народ, и местное телевидение заявило, что я якобы приеду, чтоб устроить там “новый майдан”. Но ни до какого “майдана” я даже не доползу, у меня коленки больные!”. А там как раз должен был идти ее спектакль “Мой внук Вениамин”, она автор. Люся в ответ меня спрашивает: “Чего ты боишься?” Отвечаю: “Во-первых, могут в тот же день отказать от аренды. Во-вторых, начать яйцами в морду кидать”. Она: “Кинут яйцо – вытрешься!” И я поехала. Да, в Тюмени были листовки, порхавшие по всему фойе. Люди, пришедшие на спектакль, их в урны выбрасывали. Одну из них я сохранила. Что там было написано?! “Русофобка, ненавидит русский народ, 5-я колонна, они хотят Майдана, оранжевая революция”, словом, какая-то непроходимая чушь! Весь набор про “печеньки от ЦРУ”.
– Словом, ничего нового?! Все те же штампы?
– Да. Но при всем том, когда я иду по любой улице в России, знаю: она состоит из моих единомышленников. Все говорят мне “спасибо”. Так что где эти “86%” поклонников власти, понять не могу. Ни разу их не встречала вживую. Встречаю только тех, кто говорит со мною на моем языке.
– Но это ведь счастье!
– Счастье. И у меня такое впечатление, что все русскоязычное население земного шара тоже говорит на моем языке, я от этого плачу.
– Тогда хочется спросить: кто же жертва той самой пропаганды, на которую вы сетуете?
– Я не знаю, вижу их только по телевизору. Клянусь! А в жизни – ни разу. Может быть, когда-нибудь встречу, и это станет последним днем в моей жизни. Вот письма пишут: “Ты сдохнешь не своей смертью, в грязном подъезде!” А в конце письма стоит крест.
Светлана Конеген – журналист, фотограф
